Заказал Марселя Пруста, "В поисках утраченного времени", все семь книг в двух томах. Издательство "Альфа-книга". Вот что, в частности, пишет народ на "Лабиринте" об этом издании Пруста:
Замечательная особенность этого двухтомника состоит в том, что первые пять романов даны в нём в классическом переводе Франковского и Фёдорова. Их перевод требует от читателя заметно бОльших усилий, чем перевод Любимова, но лучше передаёт своеобразие исходного текста. Между тем, их перевод публикуется нечасто, а романы " Германт" , "Содом и Гоморра" в этом переводе в послевоенный период не публиковались нигде, кроме этого двухтомника. Шестой роман, "Беглянка", пришлось, к прискорбию, напечатать в сокращённом переводе Любимова, потому что других переводов этого романа нет. Наконец, седьмой, заключительный роман, до которого не добрались ни Франковский, ни Любимов, даётся, как обычно, в переводе А.Смирновой; этот перевод по духу близок переводам Франковского. Хочется ещё отметить хорошее полиграфическое качество книги: белая бумага, большие чёткие буквы.
"... и так далее, и так далее, и так далее..."
Иосиф Бродский (из интервью)
Прочел рецензии. Пишут, дескать, мертвая литература, коктейль переводов... Выгода и все такое прочее. Я в недоумении!.. Купил этот двухтомник по совету фанатиков Пруста и ничуть не пожалел. Во первых, это полное и единственное издание САМЫХ ЛУЧШИХ переводов Пруста, имеющихся сегодня время на книжном рынке. Единственное, где есть переводы Франковского и Федорова - они лучше переводов Любимова. Их отдельными изданиями сегодня не купить, разве что букинистику. Есть во втором томе перевод Любимова только из-за того, что вариантов перевода этого произведения нет, он единственный. Во вторых, громоздкость книг этой серии предопределяет их содержание и предполагает все-таки неспешное чтение дома. Книги этой серии удобные, хотя и тяжеловатые, переплет прочный, приятно раскрываются, страницы белейшие, печать четкая. Ну и наконец про "Мертвую литературу". Хотя что тут доказывать... Скажу, впрочем несколько слов. Все сюжеты для меня - банальности, выдумка и скука! Ведь человеческая жизнь - бессюжетна. В нашей реальной жизни чистая литература и поэзия, как у Пруста, присутствует только в виде мерцающего и меняющегося мира, течения времени, скорость которого очень зависит от места и наших ощущений. Литература и поэзия внутри нас и в нашей способности в той или иной мере вернуться в прошедшее. Романы Пруста, в том числе как и поэзия - бессюжетны. Так как и стихи - гипнотизируют. В музыке для меня Пруст - Густав Малер, а в живописи - Клод Моне. И, наконец, переводы новых редакций романов Пруста существуют - вышли два первые тома романов Пруста в переводах Елены Баевской. Как и зарубежных поэтов, Пруста тоже нужно читать в нескольких переводах!
Наконец-то Пруст переиздан в классическом переводе, том самом которым восхищались эстеты прежних времен и над котороым работал гениальный Адриан Франковский под небом блокадного Ленинграда...
При чтении романа "В поисках утраченного времени" обнаруживается некоторый прием, разнообразным образом применяющийся, прием, образующий как бы "ритм" повествования : если автор хочет сказать что-то существенное, он облекает это в образы, отсылающие к морю. И его непривычно длинные фразы, которые катятся одна за другой, от настроения к настроению, от воспоминания к воспоминанию - эти фразы тоже похожи на волны. Можно заметить, как та или иная фраза, растянувшаяся на половину страницы за счет сделанного в ней отступления, попутно растерявшая нить своего начала, наконец пытается вернуться к себе (как человек при пробуждении) и ставит после этого возврата "к себе" громоздкий знак препинания ";—", начиная затем отстраиваться заново; — можно заметить, как эта фраза становится как бы большой волной, которая, не выдержав тяжести своего веса, обрушилась наконец сама на себя. Но так же как и волны моря выносят иногда на берег невиданной красоты раковину, так и волны прустовских текстов - иногда весьма неожиданно - выплескивают глубокие, странноватые и отточенные афоризмы.
Если вместе с автором проникнуться этим ощущением волн, этой "точкой зрения" на мир (скорее даже "точкой вслушивания" в мир), то в любом контрасте, в любом повторении, в любом переходе из крайности в крайность, которые встречаются во всех сферах нашей жизни и образуют какое-то вечное ницшевское повторение, какой-то маятник, сообщающий нашей жизни таинственный ритм во всех ее проявлениях, — во всем этом можно будет расслышать дыхание какого-то всеобщего, общечеловеческого моря. Прустслышит эту стихию во всем - в перепадах настроения человека (его приливах и отливах), в текучести смысла языковых фраз и имен собственных (например, названий городов и мест), в цикличности исторических событий, в колебаниях из поколения в поколение стереотипов и пристрастий людей, в изобразительном искусстве (один из основных героев романа - художник, пишущий морские пейзажи, схваченные в тот момент восприятия, когда мы еще не можем четко провести грань между морем и между городом, и город напоминает море, а море - город), да и в самом теле человека (один из любимых образов Пруста - образ спящего человека, равномерное дыхание которого напоминает приливы и отливы волн, и главный герой, сидящий рядом со спящей Альбертиной, забывшись, долго вслушивается в это "море").
Постепенное погружение в эту систему морских образов вызывает у читателя не столь часто встречающееся в литературе - да и в жизни - чувство включенности обыденного в вечное, причем чувство, ненавязчиво, мимоходом возникающее на совершенно ровном месте и в совершенно бытовых ситуациях. В одном месте, как бы в шутку, Пруст характеризует работу одного героя романа как "труд, в котором рассматривается чувство бесконечности на западном берегу озера" - но эту странноватую характеристику можно применить и к самому роману "В поисках утраченного времени".
Переходя от одного образа моря к другому, от одного ощущения к другому, Пруст в последней части внезапно собирает все это в одну, центральную для романа, мысль. Если изложить ее с использованием известного из физики образа корпускулярно-волнового дуализма, она приобретает более отчетливую форму. Пруст, если так можно выразиться, обнаруживает, что моменты, в которых мы испытываем ощущение полного тождества себя текущего с моментом жизни давно минувшим, эти моменты находятся "внутри" одного и того же бытия, как моменты коллапса одной и той же волновой функции. Секунда, в которой мы испытывали впечатление в прошлом, и секунда, в которой мы вспомнили об этом сейчас, оказывается одной неделимой секундой, частицами одной волны, которая представляет из себя то, на что все эти совпавшие секунды как бы нанизаны, нечто вневременное. Добираясь своей интуицией до подобного волнового ядра, мы восстанавливаем, воскрешаем все эти моменты ушедшего от нас времени - и ушедшие вместе с временем части самих себя. И основным вопросом для Пруста становится вопрос, существует ли вообще метод, путь, позволяющий хотя бы в малой степени проделать этот "возврат к себе"? Ответ Пруста такой - да, такой путь существует, и процедура создания любого художественного произведения (книги, картины, музыки) и является тем таинственным методом, который вынуждает создающего их писателя, художника, музыканта вызвать этот процесс внутри самих себя. То есть, автор, пишущий книгу, впервые открывает самого себя самой этой процедурой написания.
И поэтому неслучайно центральное место в романе занимают образы морей, образы снов, образы Времени: море, как море волн, есть та стихия "подлинного бытия", в которую творчество способно нас вернуть; процедура возврата напоминает пробуждение из сна; а то, что мы обретаем в этом пробуждении - это и есть утраченное Время.
Совокупный образ "океана бытия" во всей его динамике, во всем его постоянстве и вечном возвращении, дает нам как бы метафору, позволяющую взглянуть в целом на нашу растрачиваемую по разным направлениям жизнь, и также как и всякая метафора имеет своеобразный просвет, разрыв, удерживающий смысл, который не удается разложить до конца, так и эта метафора пытается удержать ускользающее от нас бытие и время.
Пруст лечит душу морем и вечностью, и кажется, это можно выразить одной его фразой: "Я всегда старался, глядя на море, устранить из поля моего зрения не только купающихся на переднем плане людей, но и яхты с их ярко белыми парусами, похожие издали на белые курортные костюмы, и вообще все, мешавшее мне верить, что передо мною – те самые вековечные волны, которые катились здесь друг за другом, полные таинственной жизни, еще до появления человеческого рода."