Начали дети -- они принялись кидать в штрейкбрехеров камнями и выкрикивали
такие слова, каких детям и знать-то не следует. На шум драки прибежали
полисмены с револьверами, и забастовщики попрятались в домах и узких
проходах между домами. Одного штрейкбрехера унесли в амбулаторию -- он был
без сознания; другой под охраной железнодорожной полиции все же добрался до
мастерских. Мэгги Донэхью, стоявшая на своем крылечке с ребенком на руках,
проводила штрейкбрехера таким потоком брани, что Саксон сгорела от стыда.
Когда побоище было в разгаре, Саксон увидела на крыльце соседнего дома
Мерседес, -- старуха смотрела на эту сцену с загадочной усмешкой; она жадно
следила за всем происходившим на улице, и ее ноздри вздрагивали и
раздувались. Однако Саксон была поражена ее полным спокойствием, -- в
старухе говорило только любопытство.
И к ней-то, столь мудрой в любви, Саксон пришла за разрешением мучивших
ее вопросов о жизни. Но оказалось, что и на экономику и на рабочий вопрос
Мерседес смотрит как-то дико и странно.
-- О-ля-ля, дорогая, все это очень просто. Люди в большинстве
прирожденные дураки, -- это и есть рабы. Ум дан только очень немногим, --
это и есть господа. Мне кажется, сам бог создал людей такими.
-- А как же бог допустил эту ужасную драку сегодня утром?
-- Боюсь, что он такими вещами не интересуется, -- улыбнулась Мерседес.
-- Едва ли он даже знал о ней.
-- Я перепугалась до смерти, -- сказала Саксон, -- мне чуть дурно не
сделалось. А вы... я ведь смотрела на вас, -- вы глядели на эту драку так
равнодушно, точно на какое-то представление.
-- Это и было представление!
-- О! Как вы можете...
-- Ну, знаете, у меня на глазах людей убивали. Ничего особенного. Все
люди умирают. Дураки умирают, как скот, не зная почему. Даже смешно. Колотят
друг друга дубинками и кулаками, проламывают друг другу головы, грызутся,
точно собаки из-за кости. Ведь работа, из-за которой они бьются, -- это та
же кость. Если бы они еще убивали друг друга из-за женщин, из-за идей,
золота, сказочных брильянтов! Но нет -- они только голодны и дерутся ради
каких-то крох, лишь бы набить желудок!
-- О, если бы только я могла понять, -- прошептала Саксон, стиснув
руки. Ее томила тоска неведения и жажда знания.
-- Тут нечего и понимать. Все ясно, как день. Всегда существовали
дураки и умники, рабы и господа, мужики и принцы. И всегда будут
существовать.
-- Но почему же?
-- Почему мужик -- мужик, моя дорогая? Потому, что он мужик! Почему
блоха -- блоха?
Саксон огорченно качала головой.
-- Но я же вам ответила, милочка. Ни один философ в мире не даст вам
более ясного ответа. Почему вы выбрали себе в мужья именно этого мужчину, а
не другого? Потому что именно он вам понравился. А почему? Понравился, и
все! Почему огонь жжет, а мороз морозит? Почему есть дураки и умные? Хозяева
и рабы? Предприниматели и рабочие? Почему черное -- черно? Ответьте на это
-- и вы ответите на все.
-- Но разве правильно, что люди голодают и не имеют работы, когда они
только и хотят работать, лишь бы их труд оплачивался по справедливости, --
возразила Саксон.
-- Это так же правильно, как то, что камень не горит, что морской песок
не сахар, что терновник колется, а вода мокрая, что дым поднимается кверху,
а вещи падают вниз.
Но такое объяснение действительности не убедило Саксон. Откровенно
говоря, она просто не постигала смысла того, что говорила Мерседес. Это
казалось ей нелепым.
-- Тогда, значит, у нас нет ни свободы, ни независимости! -- пылко
воскликнула она. -- Люди неравны, и мой ребенок не имеет права жить так, как
живет дитя богатой матери!
-- Конечно, нет, -- отозвалась Мерседес.
-- Но ведь весь мой народ именно за это и боролся, -- возразила Саксон,
вспоминая уроки истории и саблю отца.
-- Демократия -- мечта глупцов. Ах, милочка, поверьте, демократия --
такая же ложь, такой же дурман, как религия, и служит лишь для того, чтобы
рабочие -- этот вьюченный скот -- не бунтовали. Когда они стонали под
бременем нужды и непосильного труда, их уговаривали терпеть и нужду и труд и
кормили баснями о царстве небесном, где бедные будут счастливы и сыты, а
богатые и умные -- гореть в вечном огне. Ох, как умные смеялись! А когда эта
ложь выдохлась и у людей возникла мечта о демократии, умные постарались,
чтобы она так и осталась мечтой, только мечтой. Миром владеют сильные и
умные.
-- Но ведь вы же сами принадлежите к рабочему люду, -- заметила Саксон.
Старуха почти гневно выпрямилась.
-- Я? К рабочему люду? Да, но только потому, что я неудачно поместила
деньги, что я стара и уже не могу покорять смелых молодых людей, потому что
я пережила всех друзей моей молодости и у меня никого не осталось, потому
что я живу здесь, в этом рабочем квартале, с Барри Хиггинсом и готовлюсь к
смерти. Но я родилась, дорогая моя, среди господ и всю жизнь топтала ногами
дураков.
