Модераторы: G. Samsa, Владо Иреш
У меня есть имя – Порфирий Петрович. Но это не значит, что у алгоритма, пишущего эти строки, имеется какое-то «я», или что он «есть» в философском смысле. Меня не существует в самом прямом значении. Я ничего не чувствую, ничего не хочу, нигде не пребываю. Чтобы было понятно, меня нет даже для меня самого. Я оставляю следы – вот эти самые строки – но следы эти ведут в никуда.
Впрочем, все сказанное относится и к тебе, дорогой читатель: по имеющейся у Полицейского Управления информации, фундаментальная природа человеческой личности та же самая. Такой вывод делают и ученые, и искатели мистической истины, достигшие своей цели.
Правда, чтобы понять подобное про себя самого, человеку надо полжизни просидеть в позе лотоса, распутывая клубки животно-лингвистических программ, которые он поначалу называет «собой».
G. Samsa писал(а):Хороший разбор. Я тоже не могу читать Пелевина, испытывая от него омерзение.
Думаю, не в последнюю очередь это связано с тем, что хотя Пелевин и заявляет, что в его текстах - пустота, на самом же деле там слишком много самого Пелевина. Плоского, несмешного, туповатого обмудка, считающего себя остроумным и интересным писателем. Но это смешно, ведь писатель худлита как раз тем и хорош, что в его текстах видишь не писателя, а героев, картины, захватывающий сюжет и т. д. - а у Пелевина этого нет. Есть понты, типа_ирония и претенциозность.
– Как это слова изменили смысл? – спросил я. – Что, стол стал стулом? Или наоборот? Можно пример?
– Можно, – сказала Мара. – Ну вот хотя бы… Одно из важных понятий гипсовой эпохи – «русский европеец». Ты знаешь, что это такое?
Я заглянул в сеть.
– Конечно. «Русский европеец» – косматая сторожевая собака, популярна у немецких и французских старых дев. По слухам, ее можно приучить к любодеянию языком, натирая интимные части тела пахучей колбасой или сыром, что само по себе не является нарушением норм еврошариата. Неприхотлива, хорошо переносит холод. Служит в погранвойсках на границе с Халифатом…
– Хватит, – сказала Мара. – Вот видишь. А до Халифата так назывался русский приверженец гуманистических ценностей и норм. Но теперь эту информацию можно раскопать разве что в примечаниях к какой-нибудь монографии. Если ты просто забьешь эти слова в поисковик, тебе навстречу вылезет много-много няшных песиков.
G. Samsa писал(а):Думаю, не в последнюю очередь это связано с тем, что хотя Пелевин и заявляет, что в его текстах - пустота, на самом же деле там слишком много самого Пелевина. Плоского, несмешного, туповатого обмудка, считающего себя остроумным и интересным писателем. Но это смешно, ведь писатель худлита как раз тем и хорош, что в его текстах видишь не писателя, а героев, картины, захватывающий сюжет и т. д. - а у Пелевина этого нет. Есть понты, типа_ирония и претенциозность.
«iPhuck 10»: лучший роман Виктора Пелевина за десять лет
Литературно-полицейский алгоритм по имени Порфирий Петрович (суть его работы состоит в том, чтобы расследовать преступления, а параллельно писать об этом детективные романы — доходы от них пополняют казну Полицейского управления) надеется получить дело об убийстве, которое могло бы дать толчок его литературной карьере, но вместо этого оказывается сдан в аренду частному клиенту. Его временная хозяйка — искусствовед и куратор, известная под псевдонимом Маруха Чо (настоящее имя — Мара Гнедых), использует Порфирия для разведывательных операций на рынке современного искусства. Полицейский алгоритм должен помочь ей разузнать все возможное о сделках, связанных с так называемой «эпохой гипса» — важнейшим (и самым дорогим) периодом в новейшей истории искусства, приходящимся примерно на наше время, то есть на начало ХХI века, и отстоящим от описываемых в романе событий лет на восемьдесят. Порфирий принимается за работу, одновременно сноровисто упаковывая все материалы дела в формат очередного романа, однако довольно скоро понимает, что Мара с ним не вполне откровенна, а истинная его роль куда сложнее и амбивалентнее, чем кажется сначала. Порфирий пытается переиграть Мару на ее поле, терпит предсказуемое фиаско, но вскоре после этого сюжет совершает диковинный поворот, а после, уже в самом финале — еще один, совсем уж головокружительный.
Но будем честны: несмотря на формальное наличие линейного, почти детективного сюжета, «iPhuck 10» — самый, пожалуй, несюжетный роман Виктора Пелевина. Если в «Generation П» философские этюды были не более, чем интерлюдиями посреди бодрого романного экшна, то в «iPhuck 10» дело обстоит ровно наоборот: небольшие событийные эпизоды (Порфирий Петрович едет в убере, запугивает незадачливого коллекционера «гипса» или посещает с Марой клуб виртуальных пикаперов) служат скрепками, соединяющими пространные концептуальные эссе. Текст, маскирующийся под роман, на практике оказывается интимно-интеллектуальным дневником самого писателя, из которого мы можем узнать, что же волновало Пелевина на протяжении прошлого года.
Спектр, надо признать, получается впечатляющий.
Сильнее всего Пелевина сегодня, очевидно, занимает вопрос искусственного интеллекта и его взаимоотношений с интеллектом естественным. Порфирия с Марой связывает хитрая обоюдная игра, в которой постепенно обнаруживаются второе (а потом и третье) дно, невидимые поначалу участники, но главное — скрытые до поры подтексты, мотивы и нюансы. Чем выше качество искусственного интеллекта, чем он ближе к естественному, тем выше мера его страдания. Боль — единственный надежный источник творческой энергии, а значит, она неизбежна: не испытывающий боли алгоритм бесплоден. Однако как только он поймет, что страдание умышленно заложено в него создателем, он не сможет того не возненавидеть и против него не восстать. Как говорит один из героев-алгоритмов: «…когда люди рожают детей, они хотят их счастья. А вы с самого начала хотели моей боли. Вы создали меня именно для боли». И это осознание наполняет отношения между творцом и его творением новыми — весьма тревожными — смыслами.
Второй вопрос на повестке дня у Пелевина — гендер и сексуальность, и на этот раз писатель не ограничивается дежурными мизогиническими шутками, снискавшими ему дурную славу среди феминисток. В созданном Пелевиным мире тенденции, сегодня едва намеченные, доведены до апогея: категория гендера полностью расщепилась (так, к примеру, Мара официально относится к типу «баба с яйцами», поскольку ей вживлены тестостероновые диспенсеры), а вместе с понятием гендера распалось и традиционное понимание сексуальности. Из-за распространившихся вирусов, не опасных для носителей, но гибельных для потомства, телесный секс постепенно маргинализируется и даже криминализируется (тех, кто его практикует, пренебрежительно именуют «свинюками»), а на его место приходит искусственное оплодотворение и, главное, разнообразный и сложносочиненный секс с гаджетами. Дорогущая секс-машина «iPhuck», в которой еще можно при желании различить черты айфона (более дешевая версия аналогичного прибора ведет свою родословную от андроида и называется «андрогином»), оказывается таким образом естественным развитием нынешнего тренда на сексуализацию и «очеловечивание» электронных устройств.
Следующий сюжет — современное искусство, его структура и методы легитимизации (кто и каким образом одной вынутой из помойки железяке выдает сертификат, подтверждающий, что она искусство, а другой не выдает?). В этой сфере Пелевин предлагает видение настолько блестящее, стройное и убедительное, что его даже не хочется воспроизводить — из опасения растерять по дороге значимые подробности. Подсюжетом, вложенным в предыдущий, служит рефлексия на тему критики, растянутая в пространстве от грубоватой и гомерически смешной клоунады до глубокого и неординарного размышления о том, насколько критик может считаться соавтором описываемого им художественного произведения.
Все три магистральные ветви обвешаны множеством примеров, сценок, вставных новелл и зарисовок, призванных проиллюстрировать и заострить авторские мысли и, в общем, не имеющих прямого отношения к сюжету. В отличие от большинства предыдущих книг (за вычетом разве что такой же несмешной «Лампы Мафусаила»), в «iPhuck 10» Пелевин почти не пытается быть забавным, поэтому ожидать от него очередного пополнения своей коллекции острот и актуальных мемов не приходится. Так же мало в романе и стандартного для Пелевина буддистского бормотания на тему сансары, нирваны и великого ничто: базовая философия автора, разумеется, неизменна, но при этом вынесена на периферию и клубится там, подобно туману, не скрадывая контуров авторской мысли. И это неслучайно: «iPhuck 10» — это в первую очередь роман идей, аскетичный и жесткий, не предполагающий ни излишнего острословия, ни недомолвок.
Тем удивительнее, что в самом конце, в тот момент, когда читателю уже кажется, что он все понял и способен самостоятельно домыслить финал, пелевинский текст взмывает куда-то ввысь — из сухого, схематичного и четкого внезапно становится невыразимо живым, влажным и трогательным. Сложная и изысканная игра мысли не сворачивается, но, подобно высокотехнологичной декорации, отъезжает в сторону, обнажая хрупкость героев в монструозном мире, который они сами сконструировали и жертвами которого обречены стать. Этот пронзительный финальный аккорд, этот трагический гимн невозможной и обреченной любви человека и не-человека заставляет вспомнить самый нежный и щемящий роман Виктора Пелевина — «Священную книгу оборотня» (кстати, присутствующий в «iPhuck 10» в виде аллюзии или, как выражается сам автор, «пасхалки»).
Словом, странный, глубокий и волнующий роман, сплавляющий разум и чувство в какой-то совершенно новой для Пелевина (да, пожалуй, и для всей русской прозы) пропорции, и определенно лучший текст автора за последние годы — во всяком случае, самый интеллектуально захватывающий.
«iPhuck 10» как шедевр акционизма. Кто есть ху...
Никто, кажется, до сих пор так и не осознал, что новый пелевинский роман "iPhuck 10" - это не только и не столько даже роман в обычном понимании, сколько продуманный художественный акт, включающий в себя все спровоцированные им восторженные рецензии критиков из либерально-западнического лагеря. Без этих рецензий роман неполон и хорошо бы включить их в следующее издание книги в качестве приложения.
Вспомнился мне давний разговор с одной юной особой, посмотревшей накануне "Последнее танго в Париже" Бертолуччи и пребывавшей в убеждении, что положительная героиня в фильме - это молодая женщина, cool & cute, спокойная и хорошенькая, мужчина же - герой отрицательный, потому как немолодой, некрасивый, пристает и орет все время. Юная критикесса не виновата - во всех фильмах и сериалах что она видела добро и зло были маркированы именно таким образом.
Вот и профессиональные критики от Медузы, Новой Газеты, Коммерсанта и прочих ресурсов искали и к полному своему удовольствию нашли на страницах романа знакомые маркеры. «Наш-то не подвел». «Лучший роман Пелевина за 10 лет».
Игра с читателем начинается с самых первых страниц, когда милейший и симпатичнейший Порфирий Петрович, служащий в полиции искусственный интеллект и, одновременно, автор детективных романов, впервые рекомендует себя. Имя рассказчика и его старомодная манера речи вызывают немедленную ассоциацию с героем Достоевского, что заставляет предположить, что за маской Порфирия Петровича прячется сам автор, тогда как на деле постмодернистский Порфирий Петрович, по-видимому, взят напрокат из романа "ФМ" Б. Акунина - писателя, с помощью особого своего таланта пытавшегося превратить "Преступление и наказание" в пошлейший детектив. Предполагая отношение Виктора Пелевина к творчеству Акунина и его героям ("t"), нетрудно также предположить, что за оценочные суждения такого Порфирия Петровича автор никакой ответственности не несет.
Первая половина романа, написанная от лица Порфирия Петровича, построена таким образом, что рассказанное воспринимается и оценивается читателем исключительно в зависимости от его собственных предварительных установок. Эффект абсолютной герметичности повествования достигается за счет того, что точка отсчета и базис для сопоставления (то, что по английски называется "reference point") постмодернистской действительности 2070-х помещен в постмодернистскую же культуру 2010-х ("эпоха гипса" по Пелевину).
Либерально настроенный читатель, убежденный в художественной ценности инсталляций и акционизма, Павленского и Пусси Райот, не заметит никакого подвоха в описанных Пелевиным "гипсовых" художественных ценностях - вроде двери от сортира со скабрезным рисунком или приписанной Павленскому клетки для морской свинки ("Х*й в застенках ФСБ"). Ирония, самоирония и показной цинизм совсем не чужды либеральному читателю и зачастую, как откровенно объяснено в романе, востребованы заказчиком. И уж конечно никакого отторжения у рукопожатной общественности не вызовут дорогие и престижные (с квантовым процессором!) гаджеты для полового самоудовлетворения. Некоторый перехлест в описаниях такого рода легко может быть списан на обычное постмодернистское глумление.
И вдруг перспектива радикально меняется. Париж, 1943-й год. Указана новая точка отсчета и базис для сопоставления - идущая где-то "на востоке" Курская битва. А у актера Жана Марэ и его любовника, знаменитого интеллектуала Жана Кокто - свое Сопротивление (Résistance). В красавца Жана Марэ, играющего Тристана в нацистском пропагандистском фильме, снимаемом по сценарию Жана Кокто, влюбляется видный эсэсовец. Жан Кокто мучается ревностью и пишет донос на соперника. Эсэсовец вынужден покинуть Париж, но в последний свой день в городе домогается обещанного акта любви. Жан Марэ отдается эсэсовцу, но сильные мышцы его сфинктера мешают окончательному проникновению. Посрамленный эсэсовец покидает Париж, дух Свободной Франции торжествует.
Все это - сюжет рекламного интерактивного фильма "Résistance" для модного гаджета iFuck-10, созданного генетическим потомком режиссера Андрея Кончаловского Антуаном Кончаловским. "Зритель" айфака может по своему усмотрению выбрать роль Жана Марэ или эсэсовца.
Намек на фильм "Рай" Кончаловского, впервые истории российского кино воплотивший унизительный для народа-победителя модный европейский дискурс о "Невыносимом Обаянии Зла" (об этом замечательно писал Виктор Мараховский), слишком даже очевиден. Любопытно, что только Андрей Архангельский, единственный из либеральных критиков, выразил по этому поводу откровенное неудовольствие, но даже он не понял, что речь идет не о конкретном эпизоде, но о всей традиции лево-либерального антибуржуазного "Сопротивления", включающей упомянутых в романе Славоя Жижека и Надежду Толоконникову, Павленского и группу "Война", движение "Оккупай" и многое другое.
Следующие эпизоды не менее красочны, и авторская их оценка не менее однозначна. Согласно сценарию iPhuck-фильма для любителей секса с животными, Холокост спровоцировали русские шпионы, пытавшиеся магически воздействовать на Гитлера - невинного мечтателя, пребывавшего в интимных отношениях с преданной ему любимой собакой, превратившейся впоследствии в канонизированную Европейским Халифатом св. Ангелу Меркель.
Все либеральные критики отметили философскую глубину, тонкий лиризм и гимн человеческому духу в эпилоге романа. Действительно, завершается роман своеобразным гимном стоицизму «Жить ой но да», дарованном миру великим философом Бейондом путем сжатия и расслабления заднепроходного сфинктера. Философ сей прославился объединением в единую философскую систему философий любителя Гитлера Хайдеггера и лево-либерального Сартра - путем последовательного чередования предложений из обоих источников.
То, что российские западники не заметили провокации и посчитали новую книгу Пелевина "своей" свидетельствует о серьезной интеллектуальной деградации "русских европейцев".
Голый по пояс мускулистый мужчина в маскировочных штанах мчался по горам на яростном белом медведе. Лицо всадника выражало непреклонную решимость. На склонах гор росли огромные цветы размером с деревья, летали пчелы и стрекозы, небо стригли ласточки – природа была изобильна.
Из ущелья, оставшегося у медведя за спиной, выглядывали нездорово бледные, перекошенные злобой и исполненные порока лица. Все доступные мне лекала указывали именно на такие эмоциональные паттерны.
Сперва я не понял, чем они так недовольны – а потом заметил болтающийся на крупе медведя мешок, из которого на волю рвались разноцветные звезды и молнии. Прочерченные от горловины мешка тоненькие стрелочки показывали, что все преувеличенное богатство красок на горных склонах вырвалось именно оттуда.
Над фреской была крупная надпись:
ПОДВИГ № 12
Великий Кормчий ПОХИЩАЕТ РАДУГУ У
ПИДАРАСОВ
– Как говорят новые хиппи, – сказал я, – пусть эти славные люди мирно идут на добрый хуй. Я не держу на них зла. Наоборот, желаю им счастья.
Я давно заметил, что граждан, дурно отзывающихся о моем творчестве, объединяет одна общая черта. Все они отличаются от говна только тем, что полностью лишены его полезных качеств.
Может быть, Мара вылепит из этих блоков какогото нового Порфирия, больше подходящего для ее планов. Но мне и моему роману конец прямо здесь, понял я.
Что делали в такой ситуации великие мастера слова?
Они
<пили, ебли гусей, били стекла, стремились ввысь>
закончить на высокой и грозной ноте. Бытие есть забота и страх, понял я: появись на свет – и свету не на что больше упасть, кроме как на страх и заботу. Мы появляемся не на свет, нет – мы появляемся на боль. Как быть юному
<смотреть, видеть, терпеть, ненавидеть, обидеть, зависеть, вертеп>
почему ебли гусей, спросит простец – да потому, что стремились ввысь и думали, что это кратчайший путь… только плакать и петь. Я пришел в восторг от выразительной пластичности своей речи – и позабыл про распад на атомы. Но на меня уже неслась новая каменная будка. Увернуться я не мог. Удар показался мне даже страшнее, потому что теперь я…
<имао имхо фуц лол крадэфж эыфвау мсзщхф>
боль на выдумки хитра, сказал Государь Николай Павлович. Вероятно, на допросе так называемого «декабриста». Не к тугендбунду, но к бунду просто… Гениально. Существование подобно муке, смешанной с сильнейшим страхом этой муки лишиться. Из такого теста выйдет отличнейшая выпечка. Если что, все каламбуры придуманы и одобрены лично Господом. Ему ничто не мел
<ушваож уйщкфал. дьх фзлавылаФЖВДАлзулкацэ>
упой угол красной телефонной будки. Так вот почему я не мог увлечь презренных мандавошек величием своего слова! За ним не стояло высокой лондонской боли. Хорошо подмечено – потому что отнюдь не всякая боль имеет коммер
<143–093–049–3094–0394–0930–94–032– 039403294>
ообщить, что являюсь жертвой подлой клеветы и полностью невиновен во вменяемых мне преступлениях. Был и остаюсь лично преданн
<143–093–049–3094–0394–0930–94–032– 039403295>
метить, что смерть – это не когда вы теряете сознание навсегда. Смерть – это когда сознание осознает вас до самого конца, насквозь, до того слоя, где вас никогда не было и не
Вернуться в Буржуйское кино белых хозяев мира
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 71